Трансмутация [СИ] - Алла Белолипецкая

ни волос, ни признаков пола на её теле больше не просматривалось. Так что профессор понял: вот оно — его спасение. И возможность отвлечь внимание от детей — дать им шанс бежать. Его простыня — уже почти совсем сухая — всё еще была на нем. Он скинул её с себя, сложил в несколько слоев и через неё ухватил тело Карины. Но даже и так оно ожгло ему руки, как если бы это был снятый со сковороды бифштекс.

Профессор только стиснул зубы — ношу свою не выпустил. И поволок безликую покойницу (теперь — просто обгоревший труп, не подлежащий опознанию) к балконной двери. Соседи внизу галдели, Ивар пытался отбиться от них, и никто не заметил, как профессор оторвал от балконного пола тело Карины, перевалил его через перила и сбросил вниз.

Королев испытал мимолетное удовлетворение, когда увидел, какую панику это произвело. И удостоверился: дети догадались воспользоваться моментом и пуститься в бегство. А потом полез обратно по веревке из простыней в свою квартиру этажом выше. Хотя вовсе не был уверен, что там сработала примитивная система пожаротушения, которую он установил несколько лет назад — из-за того, что некоторые свои опыты проводил дома.

9

— Это была обычная дождевальная установка, да и воды в ней находилось всего ничего, — закончил свой рассказ профессор. — Но она всё же не подвела, и моя квартира не горела. Всего лишь была заполнена дымом и паром. Я выбрался в коридор, но даже не стал открывать входную дверь. Её ручка оказалась раскалена настолько, что я понял: на лестнице бушует пламя.

— Но вы всё-таки сумели спастись.

— Меня выручило знание истории моего дома. Пушкин когда-то сказал: мы ленивы и нелюбопытны. А вот я проявил любопытство. И знал: в том доме, где я жил, когда-то размещалась земская управа. А в ней имелись длинные коридоры, соединявшие разные части здания. Двери в них потом заклеили обоями — когда дом разбили на квартиры. И одна такая дверь находилась как раз в моей прихожей. Я выбил её, перебрался по коридору в соседний подъезд и вышел во двор.

— Столкнулись там с вашими соседями? И с вашей внучкой и её женихом?

— Да нет. — Профессор помрачнел. — Дети убежали, а эти мерзавцы погнались за ними. Но в тот момент я этого не знал. Я решил: Ивар и Настасья укрылись где-то в городе. А соседи… Наверное, я подумал, что они просто отправились выносить свой скарб. Но скорее — вообще ничего не подумал. В голове у меня мутилось. Я выбрался на улицу — прошел мимо кареты «скорой помощи», которая всё-таки прибыла, но к врачам обращаться не стал. Отправился пешком к своему университету. Потому что увидел: рядом с моим подъездом стоит черный автомобиль, а возле него… В общем, это был господин, которому все мои разработки были бы — словно кость в горле. И я решил, что должен срочно наведаться в мою лабораторию — принять меры для их сохранности.

— Этот господин был — сенатор Розен, лидер добрых пастырей? И вы боялись, что его вмешательство может помешать вам вернуть вашу дочь — провести её деэкстракцию?

— Вы — прямо ясновидящий. — Профессор невесело усмехнулся. — Да, это был Мартин Розен. И я, закончив дела в своей лаборатории, хотел повидать Машу — убедиться, что с ней всё в порядке — что её не отыскал никто посторонний. А ведь я уже тогда получил предостережение свыше! Много лет я носил при себе Машин больничный браслет — из того особого отделения, — чтобы ни на минуту не забывать, что я должен делать. А на пожаре я умудрился потерять его — даже не заметил, как. Обнаружил это только тогда, когда уже пришел в университет.

— И там что-то случилось — у вас в университете?

— Случилось, да. Но еще до того, как я там появился.

10

Его лаборатория имела отдельный вход. И он рассчитывал даже в пять утра попасть туда без всяких препон: ключ-карту он всегда носил при себе. Однако эта карта так и осталась у него в руке — пускать её в ход никакой необходимости уже не было. Дверь, ведущая в помещение, висела на одной петле, хотя кто-то для отвода глаз и попытался её захлопнуть. Может быть, желая приглушить шум и гвалт, доносившиеся изнутри.

Профессор ворвался внутрь, и его прошиб холодный пот: в его лаборатории всё равно как Мамай прошел. Лабораторные столы были словно бы нарочно повалены так, чтобы перебить и посуду, и микроскопы, и настольные светильники. Все три стеллажа с папками, книгами и электронными устройствами лежали на полу. Системный блок его компьютера исчез, а дисплей монитора имел такой вид, словно по нему несколько раз крепко шарахнули кувалдой. Но главное — клетки с его животными стояли открытые. И все подопытные макаки — кроме тех, которые являлись, условно говоря, безликими, и сидели в своих клетках недвижно, — с криками и визгом носились по битому стеклу, кускам пластика с острыми краями и шипастым обломкам стеллажей. При виде профессора они загалдели еще громче, и кинулись — кто к нему, а кто от него: прятаться за порушенной мебелью. Все они оставляли кровавые следы на полу.

Вот тут профессор — чуть ли не впервые за минувшие часы — испытал подлинный ужас. Эти макаки составляли дело всей его жизни. Да что там — его жизни! От них зависела жизнь его Маши. Взломщики, проникшие в его лабораторию, не увидели в маленьких обезьянках никакого интереса. А между тем именно они и были главной ценностью здесь. Результаты опытов, которые он отдал Настасье — их он мог бы восстановить по памяти. Но гибель этих животных, на которых профессор начал ставить опыты по деэкстракции три года назад, означала бы: ему придется всё начать сначала. А еще трех лет у Марьи Петровны Рябовой, вышедшей из комы, уже не было.

— Если они погибнут, — прошептал профессор, — то и Маше конец…

Он кинулся было звонить по телефону в ветеринарную клинику, с которой он работал в контакте уже много лет. Однако проводной телефонный аппарат валялся на полу раскуроченный — его будто ногами топтали. И он принялся ловить животных сам.

— Ничего, детки, — шептал он. — Я всем вам сумею помочь.

И — да: он сумел. Он переловил их всех, рассадил обратно по клеткам, а потом загрузил эти клетки в университетский микроавтобус — на котором и уехал, по сути дела, угнав его. Не было еще и семи утра, так что никто